Штурм бездны: Море - Дмитрий Валентинович Янковский
Вершинский дал турбинам тяги, заложил эффектный вираж и направил гравилет к поселку в карьере. На подходе он пульнул ракетой, уложив ее за окраиной поселка, при этом подняв в воздух такой столб известковой пыли, что последствия взрыва было бы видно даже из города, если бы кому-то было оттуда смотреть.
– Подтягивайся, пусть увидят два гравилета, – приказал Вершинский.
Я аккуратно вывел ручки тяги в сектор среднего хода, подогнал гравилет ближе, снова убавил тягу до холостого хода, и завис метрах в ста левее Вершинского.
– Я же велел держаться правее меня! – пробурчал тот. – Ладно. Если что, я ухожу вправо, ты влево. Ручку влево, если из ружей начнут стрелять. Понял?
– Да!
– Левая рука та, в которой ты ложку не держишь, – с иронией добавил Вершинский.
Сначала я обиделся, потом понял, что он прав. Нужно было зафиксировать мое внимание на этом, раз я уже один раз допустил ошибку с выбором стороны. От лагеря нас отделяло метров шестьсот, а это уже, действительно, опасная дистанция, могут ракетой достать. Пришлось внимательно смотреть вперед, и быть готовым, если что, уложить ручку влево.
Вершинский включил громкоговоритель, и прокричал:
– Всем в карьере. Прошу тихо и мирно сложить оружие. Иначе от поселка яма останется. У меня двадцать ракет и четыре бомбы. И у Долговязого столько же.
Но внизу ничего не произошло. Никто не вышел с поднятыми руками, никто не стал сваливать оружие в кучу. Поселок выглядел совершенно безлюдным, и я подумал было, что Дохтер, испугавшись возмездия, увел оставшихся пацанов и девчонок на север, в леса подальше от моря. Я хотел было высказать это предположение, но не успел.
– Долговязый управляет гравилетом? – послышался в наушниках удивленный голос Дохтера. – Кто бы мог подумать!
Нащупал нашу частоту. Ну и хорошо, так даже лучше.
– Я им не просто управляю! – ответил я, и совершил аккуратный, но эффектный маневр бокового смещения, как бы показывая, что обе машины готовы к атаке. – Я еще и пальнуть могу.
Я перевел красный тумблер в боевое положение, и на лобовом стекле возникла проекция колиматорного прицела. Осторожно двигая ручкой и педалями, я навел его на точку метрах в пятидесяти от дома Дохтера, и выжал гашетку. Гравилет слегка качнуло, и дымная трасса ракеты ушла вперед, с небольшим баллистическим искривлением. Через пару секунд в воздух взмыл еще один фонтан известковой пыли.
– За то, что ты сделал с Ксюшей, а может и с другими девчонками, я твою голову в твою жопу засуну, и заставлю жрать твое же дерьмо, – пообещал я. – А пока быстро все сложили оружие на берегу озера. Я вам, блин, не Вершинский, я знаю, сколько в поселке стволов, и каких. И знаю, сколько людей. Не досчитаюсь хоть одного, не обижайтесь. У меня ни один волос дыбом не встанет, если применю ракеты на поражение.
Я заметил, как Вершинский показал мне через окно поднятый вверх большой палец. Меня это здорово ободрило.
– Протекла, значит, твоя Ксюша. Не постеснялась, – с усмешкой ответил Дохтер. – Да и хрен с ней. Я знал, что вы с Вершинским вернетесь. Говно если уже прилипло, его хрен ототрешь. А даже если ототрешь, вонь все равно останется. Но вам тут ловить нечего. Вам придется нас или убить, или тихо, мирно, пойти по всем известному адресу. Рекомендую второе. Не думаю, что если перебьете детей, спать потом сможете.
– А ты как спишь, перетрахав двенадцатилетних девчонок под видом зондирования? – спросил у него Вершинский. – А, тварь? Зонд ты им вводил или что-то другое?
– Какая разница? – рассмеялся Дохтер. – То есть, если бы я им зонд туда вводил, вы бы не имели претензий, а так у вас претензии есть? В чем разница, если они ничего не видели из-за ширмы? С их точки зрения нет разницы, зонд это был или нет. Зонд намного больнее, он из твердого и холодного медицинского композита. Вам просто завидно, что я получил удовольствие, о котором вы можете только мечтать.
Я не выдержал, навел прицел на дом Дохтера, и выжал гашетку. Впрочем, я знал, что рация у него не дома, а на посту наблюдения. И, раз он говорит с нами в эфире, его дома нет. Но все равно было приятно. Да и вышло эффектно до крайности – попав в дом, ракета зарылась сначала в землю, а затем рванула, подняв грунт и обломки досок метров на семьдесят вверх.
В ответ по нам начали палить из ракетных ружей – шесть дымных полос устремилось в нашу сторону, но я аккуратно сместил ручку влево, и гравилеты разошлись, пропустив снаряды мимо себя. Внизу и сзади раздались хлопки взрывов – это рвались ружейные ракеты, не попавшие в нас.
– Летите нахрен отсюда, – зло произнес Дохтер. – Вы можете висеть там сколько угодно, но приблизиться мы вам не дадим. А вы стрелять не станете, я это знаю отлично.
– А если я сейчас включу громкоговоритель и расскажу всем, что ты, урод, делал с девочками? – поинтересовался Вершинский. – Не думаешь, что пацаны тебя сами на кол посадят?
– За идиота меня держите? – рассмеялся Дохтер. – Да я еще ночью, когда вы только ушли, уже знал, что вернетесь. Я запер девчонок в колодце, а мальчишкам сказал, что еще месяц назад разработал лекарство от вируса, и они теперь смогут шпилить девочек, когда захотят, и каких захотят. Как думаете, дадут они вам лишить их этого удовольствия? Хрена с два.
Я вызвал Вершинского и попросил его подняться на мой эшелон.
«Он врет. – передал я ему жестами, чтобы Дохтер не подслушал. – Не все мальчишки такие. У многих с девчонками была любовь. Они не станут защищать Дохтера. Он наверняка запер большинство пацанов вместе с девчонками в колодце, а в поселке осталось меньше десятка конченных ублюдков, кому с девочками не светило, как и Дохтеру».
«И что? – показал в ответ Вершинский. – Где этот колодец?»
«Колодец, это небольшая вертикальная шахта, пробитая в известняке. Он к востоку от поселка, метров триста. Нам надо спешить, Ксюша умирает».
«Я не смогу стрелять в детей. Даже в тех, кого ты называешь ублюдками».
Я понял, что мне его не убедить. Да и я сам, честно говоря, не был уверен в своей версии. Зато я был уверен, что если версия верна, если кто-то из ребят согласился принять условия Дохтера, то любой из них, и все вместе, заслуживают смерти. Потому что на мой взгляд, не было деяния более мерзкого, чем взять девчонку силой. И даже просто хотеть этого, согласиться принять это в качестве награды – уже преступление.
И у меня в голове созрел план. Совершенно безумный. Но мне было без разницы, безумный он или нет. Потому что если Ксюша умрет, я все равно не представлял, как буду жить дальше. И во мне все больше крепла уверенность, что мне лучше или победить, спасая Ксюшу, или умереть вместе с ней. Не лучше, конечно, но точно проще. И я выбрал именно этот путь. Вот только не мог я пойти в атаку с Ксюшей на борту. Я слишком плохо управлял гравилетом, почти никак, а потому резких маневров избежать не выйдет.
Но я придумал, как это решить.
Я снял с головы гарнитуру, вылез из кресала, забрался в десантный отсек, и оттуда, через люк, показал Вершинскому:
«Ксюша умерла. Пульса нет».
Мне претило так врать, я боялся, что мои слова могут сбыться, но другого способа выманить Вершинского я не видел. На что я надеялся? Не знаю. Но у меня в памяти засел приказ Вершинского сообщить ему, если у Ксюши пропадет пульс. Я не знал зачем, я не знал, что будет дальше, но я был уверен, что Вершинский причалит ко мне и заберется в десантный отсек моего гравилета. А мне только это и было нужно.
И он, действительно, направил свою машину ко мне.
– Лови шкотик! – крикнул он мне, и бросил обломок гарпуна с пристегнутым к нему шнуром.
